Кирилл Кобрин: Начнем с одной из горячих европейских тем, имеющих отношение как к политике, так и к общественному сознанию, в частности – к общественной морали. Бывший глава Международного Валютного Фонда, французский финансист и политик Доминик Стросс-Канн, только что выпутавшись из драматической ситуации, когда его обвинили в изнасиловании нью-йоркской горничной, вновь предстал перед женщиной, которая утверждает, что он пытался заставить ее вступить с ним в связь. На этот раз, это известный человек, 32-летняя журналист и писатель Тристан Банон. По ее версии, во время интервью, которое она брала у Стросс-Кана на его квартире в 2003 году, он набросился на нее, так что Банон пришлось отбиваться. Сам 62-летний финансист не отрицает, что совершил, как он выразился, «некое движение», но обвинения в попытке изнасилования отрицает решительно. Так или иначе, в четверг, 29 сентября они встретились в полицейском участке и изложили свои версии произошедшего. Чем бы ни закончилась новая скандальная история бывшего главы МВФ – иском, или даже приговором -- репутация у него вполне определенная. Вот о том, как сексуальное поведение политиков воспринимается французским обществом, чем оно отличается в этом вопросе от американского, британского или даже итальянского, я беседую с нашим парижским обозревателем Семеном Мирским.
Семен Мирский: Это, разумеется, французский сюжет с весьма специфическими французскими же акцентами. Я бы сказал так, что очная ставка между Домиником Стросс-Каном и Тристан Банон – это очередной акт юридической, прежде всего политической драмы, развязку которой нам пока не дано предугадать. Эта очная ставка длилась в течение двух часов, и результаты этой встречи, то, что на ней было сказано, пока, разумеется, огласке не подлежит. Но вечером того же дня в четверг Тристан Банон дала свою версию встречи в интервью первой программе французского телевидения. И это стало настоящей сенсацией на сегодняшний день. Речь идет, напомню, о событиях, восходящих к февралю 2003 года, когда молодая писательница и журналистка пришла на квартиру Стросс-Кана, чтобы взять у него интервью.
Итак, что же сказала Тристан Банон: "Он ни разу не посмотрел мне в глаза. Вел себя надменно и высокомерно. Ни разу передо мной не извинился. Я убеждена, что он в конечном итоге меня бы изнасиловал, если бы мне не удалось тогда убежать". На вопрос, почему она ждала более восьми лет прежде, чем обратиться в суд, Тристан Банон дала следующий ответ: "Я сожалею о том, что не подала в суд еще тогда, но учитывая тогдашнее положение Доминика Стросс-Кана, никто не стал бы меня слушать". И далее: "Меня судят уже сейчас, разыскивают моих бывших любовников, чтобы доказать, что я неуравновешенная женщина. Они роются в моем детстве, утверждают, что я сплю с собственным адвокатом и так далее". Так говорила в четверг вечером Тристан Банон. Напомню, что 10 днями ранее, 18 сентября по тому же первому каналу французского телевидения выступил и сам Доминик Стросс-Кан, заявивший, что ни в какой момент его встречи с Тристан Банон в феврале 2003 года он не применял к ней насилия.
Кирилл Кобрин: Возникает вопрос: это попытка, что называется добить уже раненого зверя, крупного зверя Стросс-Кана, который, конечно, проиграл очень многое, если не все, в своей политической карьере и со своими политическими амбициями, либо это попытка женщины, настроенной (если я не прав, вы меня поправите) феминистически или женщины, которая пытается добиться правосудия или справедливости. Или здесь какой-то политический шантаж?
Семен Мирский: О политической подоплеке этого дела со стороны Тристан Банон пока сказать что-либо вразумительное очень трудно. Но если говорить о намерениях этого шага, то это и первое, и второе, и третье, и четвертое из всего, что вы упомянули. Вы еще упустили из виду другой возможный момент - денежной наживы. Я напомню, что та самая горничная в нью-йоркском отеле, которая обвинила Доминика Стросс-Кана в изнасиловании, после закрытия уголовного дела за отсутствием состава преступления, продолжает гражданский иск против него в надежде получить денежную компенсацию, сумма которой пока не называется. Но нет сомнений в том, что, учитывая материальное положение Доминика Стросс-Кана, речь идет об очень большой сумме денег. И в случае Тристан Банон, если возвратиться к ней, то здесь те факторы, которые вы уже назвали, включая, разумеется, паблисити и, не исключено, попытка получить с него какую-то денежную компенсацию.
Кирилл Кобрин: С тем, виновен ли Стросс-Кан в таких попытках или Тристан Банон оговорила его, с этим будет разбираться французский суд, сначала следствие, потом суд. Но вопрос более важный и более интересный, как мне кажется: а как французское общество вообще реагирует на всю эту историю, на вторую часть истории Стросс-Кана? Очевидно, что реакция французского общества в силу ряда историко-культурных причин на такого рода истории сильно отличается от реакции, к примеру, американского общества или даже британского общества. Но с другой стороны, разворачиваются сексуальные скандалы один за другим в Италии с Сильвио Берлускони, и как мы видим, итальянский электорат или итальянское общество довольно реагирует, с интересом, естественно, наблюдая за развитием событий, но на политическом капитале Сильвио Берлускони это не сказывается. А как во Франции?
Семен Мирский: Когда вы намекали на различие традиций и культур Соединенных Штатов с одной стороны и Старой Европой с другой, вы, естественно, затронули нерв этого события, нерв того, что разыгрывается на наших глазах. Если дозволено будет, небольшое воспоминание. Когда разыгралось "уотергейтское дело", "уотергейтский скандал", стоивший карьеры Ричарду Никсону, французский драматург Эжен Ионеско был эти дни в Соединенных Штатах и, вернувшись в Париж, он сказал: эти американцы сошли с ума. Подумаешь, подслушивал телефонные разговоры своих соперников политических. Ну и что из этого? У нас во Франции во все времена, во все столетия политические деятели, короли и так далее делали вещи куда более тяжкие и никто их за это к суду не привлекал. И Эжен Ионеско резюмировал свою позицию: ничего не поделаешь, политика в Европе – игра гораздо более старая, чем политика в Соединенных Штатах. И за 30 с лишним лет, прошедших с тех пор, мы констатируем развитие политических нравов, я говорю о Франции, Италия немножко другой случай, как бы Франция приближается к американскому пуританизму. Дело это интересно и симптоматично именно с культурной токи зрения. Доминик Стросс-Кан в каком-то смысле уже сегодня французский анахронизм, тип, которого в классической литературе называли "либертен" от слова "либерете" – свобода. "Либертен" – это не только человек независимых взглядов, но так же развратник, распутник.
Кирилл Кобрин: Эти изменения в культуре, в морали политики французской, они связаны с американизацией жизни, которую, надо сказать, я помню, президент Саркози придя к власти, провозгласил, что мы будем делать отчасти экономику и отчасти устраивать жизнь по американскому образцу, он большой любитель Соединенных Штатов. Так вот, связано это с некоей американизацией политической жизни и общественной морали, либо это собственный французский процесс?
Семен Мирский: Я думаю, в свете сказанного, что первая из ваших гипотез верна, что это и есть та самая американизация, попутный продукт глобализации, о которой мы слышим ежедневно. Саркози лишь эпизод в процессе американизации французской жизни.
Семен Мирский: Это, разумеется, французский сюжет с весьма специфическими французскими же акцентами. Я бы сказал так, что очная ставка между Домиником Стросс-Каном и Тристан Банон – это очередной акт юридической, прежде всего политической драмы, развязку которой нам пока не дано предугадать. Эта очная ставка длилась в течение двух часов, и результаты этой встречи, то, что на ней было сказано, пока, разумеется, огласке не подлежит. Но вечером того же дня в четверг Тристан Банон дала свою версию встречи в интервью первой программе французского телевидения. И это стало настоящей сенсацией на сегодняшний день. Речь идет, напомню, о событиях, восходящих к февралю 2003 года, когда молодая писательница и журналистка пришла на квартиру Стросс-Кана, чтобы взять у него интервью.
Итак, что же сказала Тристан Банон: "Он ни разу не посмотрел мне в глаза. Вел себя надменно и высокомерно. Ни разу передо мной не извинился. Я убеждена, что он в конечном итоге меня бы изнасиловал, если бы мне не удалось тогда убежать". На вопрос, почему она ждала более восьми лет прежде, чем обратиться в суд, Тристан Банон дала следующий ответ: "Я сожалею о том, что не подала в суд еще тогда, но учитывая тогдашнее положение Доминика Стросс-Кана, никто не стал бы меня слушать". И далее: "Меня судят уже сейчас, разыскивают моих бывших любовников, чтобы доказать, что я неуравновешенная женщина. Они роются в моем детстве, утверждают, что я сплю с собственным адвокатом и так далее". Так говорила в четверг вечером Тристан Банон. Напомню, что 10 днями ранее, 18 сентября по тому же первому каналу французского телевидения выступил и сам Доминик Стросс-Кан, заявивший, что ни в какой момент его встречи с Тристан Банон в феврале 2003 года он не применял к ней насилия.
Кирилл Кобрин: Возникает вопрос: это попытка, что называется добить уже раненого зверя, крупного зверя Стросс-Кана, который, конечно, проиграл очень многое, если не все, в своей политической карьере и со своими политическими амбициями, либо это попытка женщины, настроенной (если я не прав, вы меня поправите) феминистически или женщины, которая пытается добиться правосудия или справедливости. Или здесь какой-то политический шантаж?
Семен Мирский: О политической подоплеке этого дела со стороны Тристан Банон пока сказать что-либо вразумительное очень трудно. Но если говорить о намерениях этого шага, то это и первое, и второе, и третье, и четвертое из всего, что вы упомянули. Вы еще упустили из виду другой возможный момент - денежной наживы. Я напомню, что та самая горничная в нью-йоркском отеле, которая обвинила Доминика Стросс-Кана в изнасиловании, после закрытия уголовного дела за отсутствием состава преступления, продолжает гражданский иск против него в надежде получить денежную компенсацию, сумма которой пока не называется. Но нет сомнений в том, что, учитывая материальное положение Доминика Стросс-Кана, речь идет об очень большой сумме денег. И в случае Тристан Банон, если возвратиться к ней, то здесь те факторы, которые вы уже назвали, включая, разумеется, паблисити и, не исключено, попытка получить с него какую-то денежную компенсацию.
Кирилл Кобрин: С тем, виновен ли Стросс-Кан в таких попытках или Тристан Банон оговорила его, с этим будет разбираться французский суд, сначала следствие, потом суд. Но вопрос более важный и более интересный, как мне кажется: а как французское общество вообще реагирует на всю эту историю, на вторую часть истории Стросс-Кана? Очевидно, что реакция французского общества в силу ряда историко-культурных причин на такого рода истории сильно отличается от реакции, к примеру, американского общества или даже британского общества. Но с другой стороны, разворачиваются сексуальные скандалы один за другим в Италии с Сильвио Берлускони, и как мы видим, итальянский электорат или итальянское общество довольно реагирует, с интересом, естественно, наблюдая за развитием событий, но на политическом капитале Сильвио Берлускони это не сказывается. А как во Франции?
Семен Мирский: Когда вы намекали на различие традиций и культур Соединенных Штатов с одной стороны и Старой Европой с другой, вы, естественно, затронули нерв этого события, нерв того, что разыгрывается на наших глазах. Если дозволено будет, небольшое воспоминание. Когда разыгралось "уотергейтское дело", "уотергейтский скандал", стоивший карьеры Ричарду Никсону, французский драматург Эжен Ионеско был эти дни в Соединенных Штатах и, вернувшись в Париж, он сказал: эти американцы сошли с ума. Подумаешь, подслушивал телефонные разговоры своих соперников политических. Ну и что из этого? У нас во Франции во все времена, во все столетия политические деятели, короли и так далее делали вещи куда более тяжкие и никто их за это к суду не привлекал. И Эжен Ионеско резюмировал свою позицию: ничего не поделаешь, политика в Европе – игра гораздо более старая, чем политика в Соединенных Штатах. И за 30 с лишним лет, прошедших с тех пор, мы констатируем развитие политических нравов, я говорю о Франции, Италия немножко другой случай, как бы Франция приближается к американскому пуританизму. Дело это интересно и симптоматично именно с культурной токи зрения. Доминик Стросс-Кан в каком-то смысле уже сегодня французский анахронизм, тип, которого в классической литературе называли "либертен" от слова "либерете" – свобода. "Либертен" – это не только человек независимых взглядов, но так же развратник, распутник.
Кирилл Кобрин: Эти изменения в культуре, в морали политики французской, они связаны с американизацией жизни, которую, надо сказать, я помню, президент Саркози придя к власти, провозгласил, что мы будем делать отчасти экономику и отчасти устраивать жизнь по американскому образцу, он большой любитель Соединенных Штатов. Так вот, связано это с некоей американизацией политической жизни и общественной морали, либо это собственный французский процесс?
Семен Мирский: Я думаю, в свете сказанного, что первая из ваших гипотез верна, что это и есть та самая американизация, попутный продукт глобализации, о которой мы слышим ежедневно. Саркози лишь эпизод в процессе американизации французской жизни.
